Из всех центров русской эмиграции в Бельгии наименее изученным остается Антверпен. Между тем, по данным переписи 1930 г., в провинции Антверпен проживало 2370 беженцев из России, т.е. почти 27 % от их общего числа в Бельгии [1]. По численности своей русской колонии Антверпен уступал тогда лишь столице королевства – Брюсселю. В городе-порте на реке Схелде (Шельда) у русских эмигрантов 20-30-х годов были собственные организации, библиотека и рестораны, разнообразная социальная и культурная деятельность и, как мы увидим дальше, свои церкви [2].

Однако большинство русских в Антверпене составляли моряки, часто покидавшие город, а стабильное, общественно активное ядро эмигрантской колонии было невелико: 150-200 человек. Живя менее чем в часе езды от Брюсселя, русские антверпенцы в основном ориентировались на этот главный центр эмиграции в Бельгии, и их социальная и культурная жизнь воспринимались только как скромное приложение к тому, что происходило в Брюсселе. Если по своей численности антверпенская русская колония была всего лишь в два раза меньше брюссельской, то по количеству русских эмигрантских организаций и громких имен, по интенсивности культурной жизни город на реке Схелде не выдерживал никакого сравнения с Брюсселем. Антверпен как один из центров эмиграции оставался малоизвестным и не привлекал к себе внимания.

Кроме того, к концу Второй Мировой войны, особенно из-за обстрелов Антверпена немецкими ракетами Фау-1 и Фау-2, заметная часть русского населения города перебралась в Брюссель. Многие другие русские антверпенцы позднее тоже разъехались по всей Бельгии. Отдельная социальная, культурная и церковная жизнь русского Антверпена уже в 50-е годы еле теплилась, и лишь немногие еще помнили, как здесь все было до войны.

История примерно двух тысяч русских в Антверпене 20-30-х годов еще не написана. А ведь, изучая относительно небольшую местную русскую колонию, можно более конкретно представить себе социальное и духовное существование эмигрантов, прежде всего эмигрантской массы – множества безвестных изгнанников, которые не прославились ни как писатели, ни как генералы белой армии и потому мало интересовали исследователей. Но как раз эта масса и была «другой Россией», для нее писали Бунин и Набоков, пели Шаляпин и Вертинский. И, как и повсюду, у русских в Антверпене главным организующим фактором была именно церковная жизнь. Воссоздать историю их церквей значит лучше понять то, что их связывало – и разделяло.

Однако, в отличие от Брюсселя или Льежа, в городе на Схелде русские православные приходы перестали существовать еще около 1960 г., и их недолгая история стала забываться. Русские храмы в Брюсселе и Льеже упомянуты в целом ряде публикаций, можно найти и очерки их истории, напечатанные на машинке или на компьютере [3]. Но о православной церковной жизни Антверпена даже специальные работы, посвященные русской эмиграции в Бельгии, или вообще не упоминают [4], или же ограничиваются буквально одной фразой [5].

Общие сведения о церковной жизни русского Антверпена удалось почерпнуть в устной традиции – в рассказах примерно десятка старых русских антверпенцев, которых мы отыскали и опросили в 1992-1998 гг. в разных местах Бельгии. В 30-40-е годы они были еще совсем молодыми людьми или даже детьми, и память их сохранила множество ярких деталей. К этим устным интервью можно добавить и один опубликованный текст: написанные на нидерландском языке мемуары «Сожженное завещание» (1979) Мишеля Ухова (1926-1997) [6], бельгийского историка, наполовину русского, который в детстве часто ходил с отцом в антверпенскую православную церковь. Отдельные события, связанные с церковной жизнью русских в городе на Схелде, нашли отражение также в прессе, прежде всего в брюссельском «Русском еженедельнике в Бельгии». Его подшивка за 1931-1939 гг. хранится в Королевской библиотеке в Брюсселе.

Но проследить последовательность событий, собрать более полную и точную информацию позволяют только архивы. В Бельгии интересующих нас материалов обнаружить не удалось. Из устной традиции известно, что наиболее многочисленный русский православный приход в Антверпене был “евлогианским”, т.е. входил в состав Архиепископии Православных Русских Церквей в Западной Европе под управлением митрополита Евлогия. Епархиальное управление Архиепископии расположено в Париже, на улице Дарю, и именно там, при любезном содействии тогдашнего секретаря Управления князя С.С.Оболенского, мы смогли найти архивные документы, касающиеся разных православных приходов в Бельгии, в том числе и антверпенского. Это письма, протоколы приходских собраний, метрические книги... О “своей” церкви в Антверпене вкратце рассказал и сам митрополит Евлогий (В.С. Георгиевский) (1868-1946) в книге воспоминаний «Путь моей жизни» (1947) [7].

Однако все эти источники проливают мало света на религиознyю жизнь русских антверпенцев в самый “темный” период их истории – в 20-е годы. Почти все, кто в 30-е годы посещал православные церкви в Антверпене, поселились в городе еще до 1925 г ., но прошло несколько лет, пока там появился первый приход.

Как вспоминал владыка Евлогий, «община в Антверпене сначала приписалась к Брюсселю...». Подробнее о положении в русском Антверпене до создания там собственной церкви сообщает «Доклад», составленный, очевидно, в 1941 г., тогдашним антверпенским священником: «Фактически приход существует с 1928-го года, но первое время собственного храма не было, а также и священника. Богослужения совершались приезжавшим время от времени из Брюсселя священником сперва на частной квартире, затем в протестантском бельгийском и в шведском храмах» [8].

В письме к Евлогию от 2 июня 1933 г. архиепископ Александр (А.А. Немоловский) (1880-1960), который с 1929 г. был Управляющим русскими православными церквами Бельгии и Голландии, рассказал митрополиту, как жила русская православная паства в городе на Схелде до появления у нее собственной церкви: «Семь лет протоиерей Владимир Федоров доезжал до Антверпена, совершал то в наемном зале, то в Шведской протестантской церкви Божественную Литургию один раз в месяц, что, по словам о. Федорова, было вполне достаточно, ибо народу в Антверпене очень мало». Упомянутый здесь о. Владимир Федоров был священником в русском детском приюте в Брюсселе и оттуда ездил к антверпенцам. Если сведения архиепископа точны, то регулярные богослужения в русском Антверпене начались за семь лет до 1933 г. – еще в 1926 г.

Начиная с 20-х годов, когда на Западе успешно утверждались идеи экуменизма, диалога между различными христианскими конфессиями, протестантские церкви, в частности в Бельгии, нередко предоставляли свои храмы для православных богослужений. Так, в Брюсселе владыка Александр иногда служил литургию в англиканской церкви, а в Антверпене, как мы видим, гостеприимство русским эмигрантам часто оказывала церковь при Шведской лютеранcкoй миссии для моряков, в доме 213 по бульвару Италиелей.

По свидетельству старейшей русской жительницы города В.В. Карчагиной-Левиковой (р. 1907), русские антверпенцы, пока у них не появился свой храм, ходили охотнее всего в Греческую церковь, на улице Ян Ван Гентстраат, тем более что ее настоятель неплохо знал русский язык [9] . У него даже можно было исповедаться по-русски. В сохранившемся дневнике 23-летней Веры Карчагиной за 1930 г . упоминается, как она и ее сестра со своими домашними иконами ходили в некую церковь. Как объяснила нам В.В.Карчагина-Левикова, речь шла о церкви греческой [10] . Именно в Греческой церкви были крещены в 1926-1927 гг. дети доктора Д.А. Орлова(1893-1985), тоже жившего в Антверпене [11] .

Насколько давало себя знать в Антверпене уже к началу 30-х годов церковное размежевание среди русских беженцев («карловацкий раскол»)? Напомним, что уже в 1921 г . на первом в эмиграции соборе духовенства и мирян, в сербском городке Сремски Карловци, выявились разногласия между будущим (с 1922 г.) митрополитом Евлогием и некоторыми другими иерархами о желательности восстановления в России династии Романовых и самодержавия. Вскоре в Югославии был создан Архиерейский Синод, взявший на себя управление русскими церквами за границей и не поддерживавший связей с Московской Патриархией, оказавшейся под гнетом большевиков. Так возникла Русская Зарубежная Церковь, монархистская и воинствующе антисоветская, игравшая в эмиграции активную политическую роль. Митрополит же Евлогий, которого сам патриарх Тихон назначил управляющим всеми русскими приходами в Западной Европе, не подчинился власти «карловацкого» Синода, вел из Парижа собственную церковную политику, и это привело в 1926-1927 гг. к открытому разрыву [12] . Все духовенство и миряне в эмиграции раскололись на два враждующих лагеря – «соборян», т.е. приверженцев Архиерейского Синода, и «евлогиан».

Расколотой оказалась и русская колония в Бельгии. «Церкви были “наши” и “ваши”», – вспоминала В.В.Карчагина-Левикова [13] . То, что даже в небольшой русской общине на берегах Схелде церковное размежевание приводило к спорам и ссорам, подтверждал и другой Нестор русского Антверпена, С.И. Терпyгoв (1912-1992) [14] . А в 1931 г . митрополит Евлогий перешел с подвластными ему епархиями под юрисдикцию патриарха Константинопольского, став его экзархом Православных Русских Церквей в Западной Европе. Противостояние «евлогиан» и приверженцев «карловацкого» Синода еще усилилось.

Конфликт мог расколоть даже семью. В том же архиве в Париже сохранилась копия телеграммы владыки Евлогия от 29 января 1931 г . князю И.Н. Мещерскому (1861-1932), «старосте антверпенской церковной общины»: «Преподается Вам Божие благословение за труды Ваши по организации Антверпенской Церковной общины и любовь и ревность Вашу к Церкви Божией». Два года спустя, на «Общем собрании православных города Антверпена», положившем начало самостоятельному “евлогиевскому” церковному приходу в этом городе (4 июня 1933 г.), присутствующие почтили память скончавшегося «первого церковного деятеля в Антверпене князя И.Н. Мещерского». Не остается сомнений, что князь Мещерский, бывший церемониймейстер двора императрицы-матери Марии Федоровны, был верным «евлогианином». В то же время его дочь и зять А.Н. Чебышёв (1891-1973) всю жизнь оставались убежденными «соборянами».

О том, что собой представляла упомянутая выше «антверпенская церковная община», созданная, видимо, около 1930 г . усилиями 70-летнего князя Мещерского и связанная с митрополитом Евлогием, мы не знаем ничего. Согласно протоколу общего собрания 4 июня 1933 г ., община существовала «на добровольные пожертвования, которые оправдывали все расходы по церкви», включая, конечно, плату за помещение для богослужений и вознаграждение приезжавшему из Брюсселя батюшке.

Мало что известно и о деятельности местных «соборян», которых было еще намного меньше. В декабре 1932 г ., когда чудотворная Курская икона Божией Матери «Знамение», которую Русская Зарубежная Церковь не раз возила из Югославии по разным странам, была доставлена на один день в Антверпен, в доме 21 на улице Варенлаан, состоялся молебен [15] . По этому адресу жила в то время семья Терпyгoвых, тоже ревностные «соборяне», которые, как и Чебышёвы, устроили у себя домовую церковь.

Еще ничто не предвещало тогда появления в городе на Схелде постоянного русского храма. Не очень многочисленные «евлогиане», судя по всему, вполне довольствовались приездами время от времени “своего” священника из Брюсселя и не чувствовали необходимости организовать самостоятельный приход. Хотя от Брюсселя до Антверпена всего 50 км , “евлогиевский” архиепископ Александр, как видно из его письма к митрополиту от 2 июня 1933 г ., за первые четыре года своего служения в Бельгии (1929-1933) лишь один раз выбрался из Брюсселя к православным антверпенцам, причем большим событием это не стало («Когда-то и я совершал литургию и, так как не всех удалось оповестить, молящихся было не много»). Однако в 1933 г . именно церковный раскол повернул религиозную жизнь русского Антверпена в новое русло. В том же конфиденциальном письме в Париж владыка Александр прямо указывал, что создание в Антверпене самостоятельного “евлогиевского” прихода стало необходимым и неотложным из-за активизации в городе весной 1933 г . приверженцев «карловацкого» Синода. «...В минувшую Пасхальную ночь совершенно неожиданно для нас в Антверпене служил иеромонах Иннокентий (Карловацкого откола), и русских людей собралось множество. Известие о сем заставило меня поехать посмотреть, что есть в Антверпене. 15/28 мая я совершил Божественную Литургию в помещении Шведской протестантской церкви в сослужении прот. В. Федорова...».

Такого торжественного архиерейского богослужения русские антверпенцы в своем городе еще не видели, и, по словам архиепископа, оно произвело на всех большое впечатление. Но сам он в тот день 28 мая 1933 г . был глубоко встревожен: обосновавшись в Антверпене, «карловацкий» иеромонах Иннокентий мог постепенно привлечь на свою сторону всех местных русских, оставив “евлогиевскую” церковь ни с чем.

30-летний, полный молодой энергии о. Иннокентий (И.К. Анисимов) (1903-?) переселился из Брюсселя («карловацкая» церковь Воскресения Христова на улице Вейдт) в Антверпен еще в апреле. Жил он в комнатке у Чебышёвых на улице Хантьеслей, 207, и, как сказано в его досье в Городском архиве, «два дня в неделю там столовался. <...> Он также ходит то к одним, то к другим своим прихожанам обедать» [16] . С появлением у них собственного пастыря антверпенские «соборяне» заметно активизировались.

Из эмигрантской прессы мы узнаем, что с весны 1933 г . по праздникам совершались богослужения в доме на улице Хантьеслей, у Чебышёвых (пасхальная заутреня и литургия), и в доме на Варенлаан, у Терпуговых (21 мая там была отслужена литургия в память императора Николая II). В июне в «Русском еженедельнике»появилось извещение: «Православная Соборная Община в г. Антверпене сообщает, что Богослужения, впредь до устройства постоянной церкви, будут совершаться во временном помещении, 207, аv. des Petits Coqs [Haaпtjeslei]: по субботам и накануне праздничных дней – Всенощное Бдение, в 6 ч. вечера, по воскресным и праздничным дням – Литургия в 10.30 утра» [17] . Адресованное всем русским в Бельгии, это объявление свидетельствовало о том, как окрепло в православной среде Антверпена влияние «соборян». Они уже, как видно, рассчитывали вскоре устроить в городе свою постоянную церковь.

Все это позволяет понять, почему письмо архиепископа от 2 июня 1933 г . проникнуто такой тревогой и нетерпением. Владыка Александр, в котором сам митрополит Евлогий отмечал боевой темперамент политика, по-американски энергичного и быстро принимающего решения [18] , пристально следил за маневрами противника и торопился переломить ситуацию. «Чтобы окончательно не потерять церковную общину в Антверпене, я назначил Бож. Литургию на день Св. Тройцы [так!], ибо в Антверпене поселился иеромонах Никон (Штрадман [так!]) и нам необходимо спешить».

Итак, уже второй «карловацкий» священник прибыл в те майские дни 1933 г . в Антверпен, намного старше и опытнее молодого Иннокентия и к тому же заметная фигура: о. Никон (Н.Н. Штрандтман) (ум. 1963) был в миру полковником Лейб-Гвардии 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка и адъютантом одного из великих князей, участвовал еще в русско-японской войне, а его старший брат был последним царским послом в Сербии. О силе личности иеромонаха Никона и его возможном огромном влиянии на русских антверпенцев говорит и то, что вскоре он принял схиму на Афоне и лет 30 прожил там в пещере, высеченной в скале [19] .

Архиепископ Александр был не только решительным и непримиримым политическим бойцом, но и весьма властным, «самодержавным» руководителем. «Не пастырь за овцами, – говорил он, – а овцы за пастырем» [20] . Стремилась ли сама его антверпенская паства что-либо предпринять в ответ на активизацию «соборян» или же довольствовалась тем, что имела, неизвестно. Письма Александра ясно показывают, что приехавший на один день из Брюсселя архиепископ сам, единолично нашел решение и в какой-то мере даже “навязал” его русским антверпенцам. Судя по дальнейшей переписке, они опасались, что новый, самостоятельный приход потребует больших расходов. Но из Брюсселя пообещали материальную помощь, и именно это обещание решило дело.

>Еще 28 мая, находясь в Антверпене, архиепископ, как он сам пишет, выразил пожелание, чтобы там уже через неделю, 4 июня, в день Св. Троицы, был образован отдельный Свято-Георгиевский приход. Почему святым покровителем прихода был избран именно Георгий Победоносец, никто уже сказать не может. Русских церквей, освященных во имя Св. Георгия, в эмиграции почти не было. Полагаю, что нам удалось найти ответ: у архиепископа Александра день рождения был, по старому стилю, 27 ноября [21] , сразу же после осеннего праздника Св. Великомученика Георгия (знаменитый «Юрьев день», 26 ноября). Эта деталь подтверждает, что первый в Антверпене самостоятельный русский православный приход был создан именно по личной инициативе владыки Александра.

Существовавший в то время у антверпенских «евлогиан» Церковный комитет во главе с доктором Д.А.Орловым уведомил русских жителей города, что 4 июня после литургии будет собрание. Пастор Шведской церкви вновь предоставил помещение, даже отменив на этот день собственное богослужение. Сами русские антверпенцы в тот момент надеялись, что в дальнейшем смогут регулярно пользоваться Греческой церковью, – об устройстве собственного храма тогда еще не было и речи.

Письма архиепископа Александра в те дни полны лихорадочного нетерпения. Он давал понять, что “евлогиевская” церковь вот-вот потеряет Антверпен, и любое неожиданное осложнение может стать роковым. Осложнения не заставили себя ждать. В день Св. Троицы литургию в городе на Схелде должен был служить уже упоминавшийся брюссельский протоиерей о. Владимир Федоров, который и раньше регулярно приезжал в Антверпен. Однако, узнав, вероятно, что там создается новый приход, немолодой батюшка, которому, очевидно, не хотелось покидать свой приют для русских детей, где он служил еще с 1918 г ., решил не ехать. Боясь гнева архиепископа, он «прибег к защите администрации приюта». Это грозило отсрочить появление в Антверпене “евлогиевского” прихода с собственным священником, а за это время иеромонах-«соборянин» Иннокентий, возможно, перетянул бы всех к себе.

«Во избежание еще горших неприятностей, – докладывал архиепископ Александр 2 июня в Париж, – я сказал о. Федорову служить на Тройцу в приютской церкви, а для служения в Антверпене я найду другого священника. Почему-то о. Федоров написал в Антверпен, что не приедет, чем произвел некое смущение, но, слава Богу, все улажено. В Антверпен посылаю о. Г.Тарасова». Далее архиепископ просил митрополита Евлогия «свящ. Г.Тарасова назначить заведующим приходами в Антверпен и Гент». 40-летний о. Георгий (Г.В. Тарасов) (1893-1981), родом из Тамбова, был сильной, яркой фигурой. Инженер-химик и военный летчик, он, овдовев, принял священство, а в 1930 г . стал настоятелем русских студенческих приходов в Генте и Лёвене [22] .

4 июня 1933 г . о. Георгий отслужил в Шведской церкви литургию с вечерней, а затем, «по желанию прихожан, был отслужен молебен Св. Влмуч. Георгию Побед. с многолетием». Как сообщал сам священник 9 июня архиепископу Александру в Брюссель, «это богослужение доставило большую радость прихожанам». Потом там же состоялось «Общее собрание православных города Антверпена», на котором, правда, было всего 27 человек. «Собрание единогласно <...> высказалось за крайнюю необходимость иметь в г. Антверпене священника для удовлетворения духовных нужд прихода, как-то: регулярные богослужения, требы, четверговая школа для детей, религиозные собеседования для взрослых и др.».

«Одним из важных вопросов, – продолжал о. Георгий, – является обслуживание (кроме постоянных жителей) моряков – частью работающих в порту, частью появляющихся на пароходах и остающихся неопределенное время в Антверпене. Среди них встречаются моряки, по много [так!] лет не говевшие (по 8-10 лет). Регулярные богослужения, нормальное обслуживание такого прихода, связь с моряками – возможны лишь при наличии священника, поэтому все, с кем приходилось говорить, энергично высказываются за необходимость иметь своего священика в Антверпене».

Собрание избрало первый Приходский совет. Товарищем председателя и старостой стал 40-летний доктор Д.А. Орлов, сам сын священника, настоящий мотор церковной жизни в Антверпене 30-х годов. Казначей и письмоводитель – П.У. Ухов (1891-1990), капитан Корниловского ударного полка, в Антверпене рабочий-кладовщик. Регент будущего хора – Н.А. Нежинский (1902-1968), подпоручик того же полка, певец-тенор, в Антверпене маляр и балалаечник в кафе у вокзала. Председателем Ревизионной комиссии был избран граф Н.Л. Муравьев (1866-1940), последний московский губернатор, в Антверпене помощник бухгалтера небольшого транспортного  предприятия. Как и многие эмигранты, они все вели двойную жизнь: в будни выполняли свою скромную работу среди пролетариев и мелких служащих, а в воскресенье, среди “своих”, вновь становились офицерами, директорами гимназий, губернаторами...

Великий кризис 30-х годов еще продолжался, и большинство эмигрантов сидело без работы. Поэтому финансовые проблемы собрание обсуждало особенно тщательно. Главным было привлечь как можно больше верующих и как можно меньше тратить. «Ввиду того, что безработица сильно затронула многих прихожан, Собрание пожелало не поднимать вопроса об обязательных взносах, которые могли бы одних непосильно обременить, а других даже отклонить от участия в церковно-приходской жизни. До сих пор приход существовал на добровольные пожертвования, которые оправдывали все расходы по церкви».

Русские антверпенцы выразили «общую глубокую благодарность пастору Шведской церкви, который так близко к сердцу принял наше стремление и нужду в устройстве церковных служб, предоставив для этого, совершенно безвозмездно, помещение церкви для совершения служб от 1-го до 2-х раз в месяц». Но всем хотелось другого решения, и собрание единодушно просило архиепископа ходатайствовать перед греческим митрополитом «о разрешении совершать богослужения в греческой церкви. Такое решение вопроса является наиболее желательным, т.к. совершение богослужений в православной церкви могло бы расположить и равнодушных к посещению богослужений и уменьшило бы хлопоты по устройству богослужений».

Вообще о. Георгий, председательствовавший на собрании, с удовольствием отмечал единодушие прихожан и «их твердое желание, с помощью Божиею, наладить церковную жизнь». «Нет минутной горячности, но здравое, осмысленное, практическое решение предваряет их решение [так!]. <...> Вопрос содержания священника беспокоит членов Совета, т.к. бюджет не позволяет уделить на это дело более 400 фр. в месяц. Затем на очереди вопрос богослужебных книг, утвари, нот и др. Очень были обрадованы сообщением, что Сергиевское братство [23] <...> пожертвовало около 30 иконок для церкви».

Собравшиеся, несомненно, понимали, что вступают в еще более острый конфликт с русскими же «соборянами». Опасались не нападок, а того, что, пока в Антверпене не поселится постоянный “евлогиевский” священник, приверженцы «карловацкого» Синода успеют переманить к себе большинство православных горожан. «Впрочем, несмотря на все заботы, состояние духа среди прихожан прекрасное. Выпады их не страшат, но приезд о. настоятеля не должен затягиваться, т.к. чувствуется некоторая нервозность, желание поскорей иметь своего пастыря-руководителя». Эту важнейшую фразу в письме о. Георгия архиепископ Александр отметил на полях двумя чертами!

Священник продолжал: «От моих посещений Антверпена у меня создалось убеждение, что вопрос организации там прихода вполне своевременен и данный момент является, несмотря на серьезность, благоприятным...». Поэтому о. Георгий просил владыку ходатайствовать перед митрополитом Евлогием «о преобразовании Антверпенской православной общины в приход имени Св. Влмуч. Георгия Победоносца». 3 июля 1933 г . Епархиальное Управление в Париже утвердило открытие нового прихода и избрание на три года церковного старосты и членов Приходского совета.

Антверпен стал последним из больших городов Бельгии, где был создан русский православный приход с постоянным священником, – после Брюсселя (1862), Льежа (1925), Шарлеруа (1927), Лёвена (1928) и Гента (1930).

Вопрос со священником для антверпенской паствы все еще оставался нерешенным. «Пастырское наблюдение за приходом, – писал 12 июня в Париж архиепископ Александр, – поручено мною священнику Георгию Тарасову, который согласен был бы и навсегда перейти в Антверпен, но не ранее месяца ноября, когда окончится его работа инженера-наблюдателя в [так!] брюссельской красильной фабрике. Но такое промедление может очень вредно отозваться на Антверпенском приходе даже до потери последнего, ибо в Антверпене уже поселился бродячий иеромонах Карловацкого откола о. Иннокентий (хотя прихожан у него всего 4 семейства). Необходимо немедленно дать в Антверпен иеромонаха (просят пожилого), который бы жил там. Прихожане усерднейше просят о том и на первых порах в состоянии дать 400 франк. в месяц и квартиру, обещая вскоре эту сумму повысить».

В тогдашней переписке Александра и Евлогия слово «немедленно» – самое частое. Вообще письма архиепископа создают впечатление, что для “евлогиевской” церкви в Антверпене счет времени шел уже буквально на дни. Александр умолял «прислать иеромонаха, который может взять временную визу хотя бы на три месяца, – лишь бы поскорее приехал, а там визу продолжит».

Выбор пал на 35-летнего целибатного священника о. Стефана Тимченко (1898-1979), родом из Харькова, выпускникапарижского Богословского института, настоятеля прихода в Бельфоре (Франция). Митрополит вспоминал: «Сильный, волевой человек, он приход с высоты не спустил <...> – управлял им, вожжей не отпуская. Его организаторский талант я отметил и послал его налаживать приход в Антверпене» [24] . Указом Епархиального Управления от 28 июля 1933 г . о. Стефан был перемещен «согласно прошению, в Антверпен с поручением <...> организовать в этом городе приход».

Единственное, о чем в переписке и протоколах приходского собрания нет ни слова, – это устройство в городе отдельного православного храма. Создавая приход, собирались, как и прежде, пользоваться церковью шведской или, еще лучше, греческой. Очевидно, переговоры с греческим митрополитом в Брюсселе не дали результатов. Служить в лютеранском храме и каждый раз заново его готовить к православному богослужению было неудобно и дорого. К тому же служить у шведов можно было не чаще 1-2 раз в месяц. Выход был один – оборудовать собственный храм.

Все тот же шведский пастор-русофил согласился сдать Свято-Георгиевскому приходу для устройства православного храма помещение во дворе Шведской церкви, за садом (бульвар Италиелей, 213). Позднее, в 60-е годы, весь комплекс зданий Шведской морской миссии был снесен, но русские антверпенцы вспоминали, что от шведов они получили внаем просторное каменное строение с широкими воротами: видимо, раньше там был сарай для карет или конюшня [25] . Правда, в машинописном «Докладе» антверпенского священника в 1941 г . говорилось о «храме в помещении гимнастической залы». Во всяком случае, при шведах там была читальня. Предстояло теперь переоборудовать это помещение в настоящую постоянную церковь.

В справке «Приход в Антверпене», составленной архиепископом Александром «на основании устного доклада настоятеля прихода» (1940), мы читаем: «Первым настоящим настоятелем и собственно создателем храма и прихода является выдающийся по трудам и энергии пастырь о. Стефан Тимченко...». Переехав в сентябре того же 1933 г. на берега Схелде, он решительно взялся за работу, однако в его письмах к секретарю Епархиального Совета в Париже Т.А.Аметистову звучат и нотки пессимизма: стоило ли в годы кризиса, при столь немногочисленной и небогатой пастве, затевать в Антверпене самостоятельный приход, да еще и отдельный храм?

О создании нового прихода о. Стефан 3 октября писал: «Но как это трудно, Вы, дорогой Тихон Александрович, даже представить не можете. Но с Божьей помощью кое-что уже удалось сделать. Правда, это капля в море по сравнению с тем, что еще предстоит сделать, но и за это слава Богу». Он не скрывал, что считает решение, принятое в какой-то мере под давлением Брюсселя, непродуманным. «Я не хочу никого осуждать, но думаю, что некоторая доля вины за трудности падает и на Брюссель, во-1) за то, что это благое начинание начато с большим запозданием, а во-2) за то, что, кажется <...>, была обещана материальная поддержка новому приходу. Правда, последнее было тем толчком, который создал приход или, вернее, вызвал желание самостоятельного существования прихода. Так это или нет, но, по-моему, ни прямо, ни косвенно поощрять этого дела никакими обещаниями материальной помощи не следовало бы преждевременно».

В Антверпене священника приютил у себя церковный староста доктор Орлов. Отдельное жилье для батюшки было приходу не по карману. «Я писал Владыке митрополиту, что приход материально существовать не сможет. Сейчас прилагаю все усилия, чтобы оказаться неправым в своих выводах. Но боюсь, что мало в этом преуспею, если не удастся найти какую-нибудь работу, которая смогла бы дать кров и крышу. Конечно, и сейчас я живу, слава Богу, не на улице, но это не то, к чему я привык, – жить у себя, а не в гостях. Октябрь в этом вопросе будет решительным».

Далее он просил прислать ему со склада Епархиального Управления в Париже «учебники по Закону Божьему и русскому языку для вновь открываемой Церков. Приход. Школы и, конечно, по нашей бедности, бесплатно».

На Общем собрании прихода 5 ноября 1933 г. (25 человек) казначей доложил «о печальном положении финансов и об исчерпании всех возможностей для их улучшения, ввиду сильной безработицы, захватившей до 3/4 прихожан». За помещение для устройства храма собрание предложило шведам «как максимум В.Fr. 150-175 в месяц», а не 300 франков, как они просили. (Как видно из приходской сметы за 1934-1940 гг., шведы согласились на 150 франков и за все последующие годы плату за наем не повысили). Кроме того, писали члены Приходского совета в Париж, «ввиду увеличившейся за последнее время безработицы, приход находится в критическом денежном положении и вынужден обратиться к Епархиальному Управлению с покорнейшею просьбою оказывать приходу на первых порах его существования посильную денежную помощь».

К январю 1934 г. храм на бульваре Италиелей был еще, по-видимому, не совсем обустроен. Когда 6 января скончался член Приходского совета В.Ф. Карчагин (1867-1934), его отпевали не там, а в Греческой церкви на улице Ян Ван Гентстраат [26] .

Но в письме в Париж от 5 января о. Стефан все же отметил: «С Божьей помощью удалось оборудовать постоянное помещение для церковных служб, арендованное не по средствам в [так!] 150 фр. в месяц. Пока тянемся, но не знаю, надолго ли хватит заряда энергии, влитой новым положением – постоянным пребыванием настоятеля». Он опять жаловался, что нет средств на церковные сосуды, и упрекал Брюссель за «сокрытие истинного положения вещей» в момент создания антверпенского прихода. Впрочем, «возвращаться к исходному положению теперь уже поздно. Нужно искать более достойного выхода из положения».

Если не оправдались надежды на Брюссель, то, может быть, поможет Париж? «Буду счастлив, – продолжал о. Стефан, – если Епархиальное Управление найдет или, может быть, уже нашло возможность оказать нам материальную поддержку». Месяц спустя Ревизионная комиссия прихода пришла к тому же окончательному выводу: «Без соответствующего нуждам прихода пособия от Епархиальных властей нормальное существование прихода не представляется возможным, даже при том недостаточном вознаграждении священнику, какое значится в смете». Епархиальное Управление в Париже, прислушавшись к этим чаяниям, уже в феврале назначило на 1934 г . антверпенскому приходу ежемесячное пособие в размере 75 французских франков. Его хватало только на жалованье священнику.

На Общем собрании 11 февраля 1934 г. был утвержден финансовый отчет за 1933 г. Основные доходы поступили от пожертвований (2016,15 фр.) и продажи свечей (293 фр.), а основными расходами были «оборудование храма» (1145,85 фр.), вознаграждение священнику (965 фр.) и наем помещения (1305 фр.). Положение ухудшалось: долг составил 662,7 франка. В Париж была направлена слезная просьба не взимать с прихода епархиальный налог за 1933 г . Отныне это станет постоянным элементом в переписке между Антверпеном и Парижем: приход «ввиду крайне тяжелого денежного положения» просил отсрочить или даже отменить выплату епархиального налога за очередной год, а Епархиальное Управление раз за разом напоминало прихожанам о накопившихся недоимках.

Церковь создавалась совместными усилиями всего прихода. В этой работе как бы забывались социальные барьеры внутри эмигрантской колонии, преодолевалась напряженность между «элитой» и «рабочими». Например, чтобы оштукатурить храм и починить двери, «элита», составлявшая Приходский совет, попросила помощи у русских матросов в порту, к которым обычно относилась свысока [27] . Русские антверпенцы вспоминают также, как энергичный о. Стефан, подоткнув рясу, сам все мыл и чистил и сам же вместо плотника ремонтировал храм [28] .

Каждый, по словам В.В.Карчагиной-Левиковой, дал в новую церковь какую-либо из своих домашних икон, привезенных из России. Другие иконы были написаны уже в эмиграции. Мишель Ухов вспоминал, как подростком рассматривал в храме «большие доски с византийскими святыми». «Сами эти доски, – иронизировал полвека спустя вольнодумец и масон Ухов, отринувший свое беженское прошлое, – были опять-таки жалкими подражаниями большим соборам былых времен. Они были написаны на Западе, плохим любителем, но – при шумном одобрении и благожелательном поощрении со стороны заинтересованных лиц, лишенных всякого художественного воспитания, – вера искупала эстетические огрехи» [29] .

Однако многого все-таки не хватало. «Откровенно говоря, – писал о. Стефан в Париж 27 февраля 1934 г., – меня очень беспокоит вопрос с сосудами, который остается открытым...». Ему по-прежнему приходилось жить у доктора Орлова, и это его тяготило: «Лично-то я как-нибудь перебьюсь это время, а там, даст Бог, найду себе какое-нибудь занятие во внеслужебное время, т. к. другого выхода не будет». Все могло бы наладиться, если бы приход не должен был постоянно вести борьбу за православную паству с «соборянами»: «Правда, я не теряю надежды, что будет время, когда не будет “супостата” и тогда все будет по-хорошему».

Нужда в церковной утвари была так велика, что о. Стефан даже через газету просил русских эмигрантов во всей Бельгии пожертвовать на приобретение приходом Священной Чаши и дискоса для евхаристии. «Сосуды, которыми мы пользуемся, даны нам временно: предполагалось вначале, что мы сможем их приобрести, но действительность оказалась более суровой, чем думалось издали, и потому в скором времени нам придется вернуть высокохудожественные, старинной русской работы, серебряные сосуды их владельцу». Чтобы выкупить сосуды у владельца, предстояло собрать 1100 франц. франков [30] .

К счастью, еще осенью 1933 г . в Антверпен из Парижа переехал с семьей очень известный тогда оперный певец-баритон Г.М. Юренев (1891-1963), бывший московский артист Императорских театров, ротмистр врангелевской армии, а позднее первый баритон «Русской Частной Оперы» в Париже. Вся европейская пресса называла его достойным славы Шаляпина. Работая в 1933-1939 гг. в антверпенской Фламандской опере, часто выступая в концертах, Юренев стал для Свято-Георгиевского прихода главным благодетелем. На приобретение священных сосудов он и его жена пожертвовали 500 бельгийских франков, за что настоятель антверпенского храма выражал им через газету глубокую благодарность: «Да благословит Господь щедрых жертвователей».

Одновременно о. Стефану приходилось отстаивать самостоятельность прихода, добиваясь его прямого подчинения Епархиальному Управлению в Париже. В письме к Аметистову от 27 февраля 1934 г . чувствуется подспудное сопротивление о. Стефана попыткам подчинить антверпенский приход власти архиепископа Александра. Сам священник склонялся к тому, чтобы видеть во владыке Александре «просто русского православного архиерея на приходе», но все-таки просил у Епархиального Управления разъяснений.

Впрочем, отношений с Брюсселем о. Стефан не порывал. 6 мая 1934 г., в весенний день Св. Георгия, храмовый праздник антверпенского прихода, туда решил приехать служить литургию архиепископ Александр. Извещение об этом появилось даже в парижских эмигрантских газетах [31] .

В тот же день 6 мая в Антверпене архиепископ за литургией рукоположил 38-летнего рабочего П.В.Лавринова, окончившего некогда в Белгороде духовную семинарию, в сан диакона. Лавринов исполнял в приходе обязанности диакона и псаломщика более двух лет. Лишь в конце 1936 г . затянувшаяся безработица вынудила его покинуть город [32] .

В русском эмигрантском еженедельнике некий «Антверпенец» с огромным энтузиазмом описывал праздничное богослужение 6 мая. «Приезд Владыки доставил нам, антверпенцам, неописуемую радость. ...Пламенное слово Владыки, умеющего глаголом жечь сердца людей, заставило нас забыть о тяготах беженской жизни и перебросило нас на [так!] далекую Россию» [33] .

Самому архиепископу Александру приезд в Антверпен позволил своими глазами увидеть там уже обустроенную церковь: «Арендуемое приходом у Шведской миссии помещение (на неопределенное-долгое [так!] время) приспособлено под православный храм так удачно, что не оставляет желать лучшего, – докладывал он 7 мая митрополиту Евлогию. – Есть иконостас с очень хорошими иконами, паникадило, подсвечники, на стенах не пестро нарисованы золотые крестики; приобрели белые облачения для священника и диакона. В алтаре все в порядке. Вообще все благолепно, что создает молитвенное настроение. Заслуга в этом всех прихожан, возглавляемых достойным настоятелем...».

Тем временем в Антверпене возник и «карловацкий» приход св. Серафима Саровского. Он был создан, по-видимому, не позднее марта 1934 г., ведь, когда в марте прибывший из Парижа архиепископ Серафим (А.И.Лукьянов) (1879-1959), управлявший Западноевропейской Епархией Русской Зарубежной Церкви, посещал «карловацкие» приходы в Бельгии, он побывал не только в Брюсселе и Льеже, но и в Антверпене [34] .

Одним из основателей прихода был петербургский юрист и одновременно химик И.В.Терпyгoв (1876-1955) [35] . Как и другие видные эмигранты, он тоже вел двойную жизнь. В рабочее время усердно руководил в Антверпене химической лабораторией нефтяной компании «Галф Ойл», а в свободное – с еще большим усердием выполнял обязанности официального представителя в Бельгии тогдашнего главы Российского Императорского Дома, двоюродного брата царя, великого князя Кирилла Владимировича, посылал ему «всеподданнейшие доклады», проводил собрания местных монархистов-легитимистов («кирилловцев»), вел большую переписку.

В «карловацкий» приход входили, кроме Терпyгoвых и Чебышёвых, пять-шесть офицерских семей: Кольшмидты, Черниченко, Романенко, И.Ф.Степанов и барон В.И.Вельо, возможно, доктор В.И.Гаврилов, позднее также Янышевы. Привлечь к себе большинство русских антверпенцев «соборянам» не удалось, и, очевидно, поэтому они так и не смогли позволить себе постоянного священника. Уже летом 1934 г . иеромонах Иннокентий покинул Антверпен [36] . Теперь, как и раньше, «соборяне» лишь время от времени приглашали священника из Брюсселя. Раз в месяц или еще реже в Антверпен приезжал о. Александр (Шабaшев) из брюссельского «карловацкого» храма Воскресения Христова. В Антверпене богослужения «соборян» совершались, помимо трёх домовых церквей, в каком-то зале на улице Йоденстраат [37] . Более точные и подробные сведения об этом найти уже, к сожалению, невозможно.

Как и вся Зарубежная Церковь, маленький приход Св. Серафима был весьма политизирован, живо откликался на важные политические события. Так, в октябре 1934 г . там дважды «при большом стечении публики были отслужены панихиды по убиенном короле Югославии Александре», застреленном, как известно, 9 октября в Марселе хорватскими националистами. Затем «карловацкие» приходы Брюсселя, Антверпена и Льежа вместе послали в Белград траурный венок с русскими национальными лентами [38] .

Особенностью церковной жизни в небольшой русской колонии в Антверпене было то, что между «соборянами» и «евлогианами» глухой стены не было. По словам одного из старожилов русского Антверпена, «в офицерских семьях церковная распря меньше чувствовалась, ходили во все церкви». Связующим звеном между двумя общинами была семья Черниченко. Т.В.Черниченко (1884-1970), жена полковника, ставшего в Антверпене ночным сторожем на Алмазной бирже, была усердной «соборянкой» и даже устроила у себя в квартире на улице Мехелсестейнвег домовую церковь. Но истовая набожность этой немолодой женщины, которая «всю копейку отдавала на православие», была выше церковного раскола. В те воскресенья, когда к ней не приезжал из Брюсселя священник-«соборянин», она ходила в “евлогиевский” храм Св. Георгия [39] .

С другой стороны, К.В.Мордвинов (р. 1910), рассказывая о 30-х годах в Антверпене, подчеркивал, что его отец, бывший жандармский ротмистр В.А.Мордвинов (1874-1955), ходил не только в “свою” церковь Св. Георгия (где в 1939 г . отпевали его жену), но и на квартиру к «старушке Черниченко», и даже к «соборянам» на улицу Йоденстраат. Чуть ли не все русские антверпенцы вспоминали богослужения на квартире у Татьяны Васильевны Черниченко. Там все было завешано иконами и лампадами, и прямо во время службы ее попугай летал по комнате, крича по-французски: «Vive le roi!» («Да здравствует король!») [40] . Иногда и «евлогиане», и «соборяне» молились вместе в Греческой церкви.

Между тем, жизнь Свято-Георгиевской церкви налаживалась. Один из прихожан, Е.Г.Алешо (1887-1965), бывший адвокат и офицер, вынужденный в изгнании заняться мелкой торговлей, с весны 1934 г . поставлял православным антверпенцам к Пасхе полученные из брюссельского ресторана «Бирюза» куличи и сырные пасхи [41] .

Продолжалось и обустройство храма. В описи имущества церкви Св. Георгия, которую составил о. Стефан в 1936 г ., упомянуто 129 предметов, включая «иконостас из 17 икон» и еще десятки других икон, а также 8 богослужебных книг. Особенно хорошо запомнилась бывшим прихожанам одна из книг (по воспоминаниям Т.В.Созоновой – «Апостол»): она была насквозь прострелена пулей во время первой мировой войны и производила на прихожан очень сильное впечатление [42] .

Антверпенская пресса не оставляла русскую церковь без внимания и даже гордилась ею. Одна из местных франкоязычных газет поместила под заголовком «Пасха в изгнании» восторженное описание пасхальной заутрени в церкви на бульваре Италиелей: «Сплотившись под эгидой Св. Георгия <...>, святого покровителя их родины, изгнанники создали приход, ядро духовной жизни, которое позволяет им сердцем и далеким воспоминанием о былом вернуться в их счастливые годы». Другая антверпенская газета позднее писала: «Русские беженцы в Антверпене кропотливыми стараниями создали восхитительную часовню, убранство которой соединяет очарование вкуса с чувством гармонии» [43] .

Главным источником средств к существованию была для прихода выручка от благотворительных концертов-балов, организуемых Приходским советом в пользу нуждающихся русских беженцев в Антверпене. Проходили они в разных залах города вплоть до 1939 г ., на масленицу или перед Рождеством. Гвоздем программы всегда было выступление Юренева. Уже в феврале 1935 г . о. Стефан попросил митрополита Евлогия присвоить знаменитому певцу «звание попечителя нашего храма <...> за его ревность, труды и жертвы на пользу Церкви Божией».

 «Георгий Матвеевич, великий русский артист, идущий на смену Шаляпину, – будучи человеком глубоко верующим и весьма авторитетным и уважаемым в среде русского и иностранного общества – делал и делает очень много для украшения нашего храма и процветания прихода. Последним его даром в пользу наших нужд был весь чистый сбор с концерта, устроенного им 8 февраля с/г. – что выразилось в сумме около СЕМИ ТЫСЯЧ [выделено о. Стефаном] франков. Не ограничиваясь этим, Георгий Матвеевич согласился следующий концерт устроить исключительно на нужды нашего храма, т.е. на содержание причта и церковного помещения. На суммы же от концерта 8-го февраля удалось организовать бесплатную “тарелку супа” для голодающих русских и обеспечить квартиру прихожанам, в том нуждающимся».

Такой прихожанин был для Свято-Георгиевской церкви настоящим спасением, и в своем письме в Париж от 13 февраля о. Стефан не скрывал, что вся надежда – на Юренева. «Зная, что сумма с будущего концерта окончательно упрочит положение твердо налаженного, но материально мало обеспеченного прихода в Антверпене, я осмеливаюсь беспокоить Ваше Высокопреосвященство вышеизложенной просьбой, полагая, что звание попечителя храма наложит известные обязательства на г. Юренева и будет служить прочной связью с приходом, а благословение Божие укрепит его на труд дальнейший и глубоко почтит». 19 февраля Юренев получил от владыки Евлогия звание и благодарность. Щедрая помощь певца своему приходу продолжалась.

13 декабря 1935 г . еще один благотворительный концерт-бал в пользу нуждающихся прихожан принес целых 11 тысяч бельгийских франков. Антверпенская франкоязычная газета «Матен»с восторгом описала этот концерт. Вновь пел Юренев («чудесный баритон»): арии из «Князя Игоря»Бородина и «Отелло» Верди. Выступили и несколько бельгийских артистов. Затем заиграл оркестр из брюссельского русского ресторана-кабаре «Слав» – начался бал. «...Великолепная бесплатная лотерея завершила этот восхитительный вечер, где встретились сливки антверпенского общества» [44] .

Тем не менее, в Париж продолжали поступать из Антверпена просьбы «ввиду крайне тяжелого денежного положения» не взимать епархиальный налог за очередной год. Епархиальный Совет не соглашался и предложил антверпенскому приходу «ежемесячно откладывать 5 % отчисление в неприкосновенные суммы. Только при применении этой меры приход будет в состоянии, без затруднений для себя, принять возможное участие в несении общеепархиальной тяготы, определенной в небольшом размере и представляющей собою пропорциональное обложение, которое для приходов с малым бюджетом представляется доступным».

Все необходимое для своей пастырской деятельности о. Стефан получал из Парижа. Иногда случались накладки: например, вместо книги метрических записей о браке Епархиальное Управление прислало по ошибке «выписи о... умерших». «Боюсь, – писал о. Стефан не без иронии, – что никто из повенчанных в нашей церкви не сочтет их равноценными метрической выписи о бракосочетании».

Священника порой раздражало, что из Парижа ему постоянно напоминали о необходимости за все присылаемое платить. Он просил лишний раз ему не напоминать, а потерпеть и подождать. «Все остальное, слава Богу, по-старому, если не считать того, что с финансами хуже. Не знаю, как и доживу до лучших дней».

И все же материальное положение прихода, прежде всего благодаря концертам-балам, понемногу улучшалось. За 1935 г . приходский бюджет впервые был сведен без дефицита и долгов.

2 февраля 1936 г . Общее собрание (22 человека) постановило образовать «фонд взаимопомощи членам прихода». Заведовать фондом назначили комиссию во главе с Юреневым. Устав был составлен людьми осторожными: «Средства фонда образуются из членских взносов [6 франков в год. – В.Р.], пожертвований и отчислений от устраиваемых лекций, концертов, лотерей, вечеров и проч.». Помощь оказывалась «только полноправным членам прихода, вносящим аккуратно свои взносы на церковь, законно проживающим в районе прихода не менее 6 месяцев и состоящим участниками фонда не менее 6 месяцев». Выдавались заимообразно ссуды на срок не более 6 месяцев и – лишь в исключительных случаях – пособия без определения срока. Помощь предоставлялась «в случае крайней нужды, вследствие тяжелой болезни, смерти члена семьи и других случаев, признанных Советом достаточным поводом для оказания помощи». Касса взаимопомощи просуществовала до 1940 г ., до немецкой оккупации.

Иногда Свято-Георгиевский приход в Антверпене выступал даже с инициативами, касавшимися всей русской эмиграции в Бельгии. Так, в январе 1936 г . о. Стефан через газету призвал всех русских людей в Бельгии помочь 16 соотечественникам, помещенным за бродяжничество в тюремную колонию Мерксплас около Антверпена. «Помимо лишений материального характера – недостатка жиров, сахара, табака, им приходится терпеть еще полное отсутствие всяких культурных развлечений. Французская же библиотека колонии недоступна большинству из них из-за недостаточного знания французского языка, поэтому было бы желательно пополнить эту библиотеку русскими книгами». О. Стефан очень просил «откликнуться на этот призыв и доставить большую радость несчастным своим соотечественникам, прислав старые, ненужные журналы и книги» на его имя в Антверпен [45] .

Тогда же, в феврале 1936 г ., в антверпенском приходе был проведен также сбор средств в пользу Комитета помощи голодающим в России. Деньги были отосланы в Париж.

Церковь Св. Георгия дважды удостоил своим посещением сам митрополит Евлогий: 25 декабря 1934 г . и 22 сентября 1935 г . он служил там литургию [46] . Сохранилась фотография, где на фоне кирпичной стены Шведской церкви стоят вместе с митрополитом Евлогием и архиепископом Александром человек 30 прихожан [47] .

Митрополит с гордостью вспоминал: «Наша Антверпенская церковь помещается в запасном зале протестантской кирки. Большой светлый зал. Прихожан мало, но большинство из них зажиточны; беженской бедноты нет» [48] . Известно и другое высказывание владыки Евлогия о церкви в Антверпене: «Не беженский храм».

Итак, с одной стороны, церковь на бульваре Италиелей выделялась среди десятков эмигрантских храмов своей благоустроенностью и ухоженностью, а с другой стороны – хроническим безденежьем прихода, несмотря на то, что основная масса прихожан принадлежала в конце 30-х годов к эмигрантскому “среднему классу”: в антверпенскую церковь ходило больше служащих и квалифицированных рабочих, чем безработных. Правда, в городе на Схелде из почти двух тысяч беженцев из России Свято-Георгиевскую церковь посещало всего человек 150, т.е. менее 10 %. На ежегодных приходских собраниях число присутствовавших никогда не доходило даже до 30. Именно эта малочисленность не позволяла приходу выбраться из нужды. Не исключено, впрочем, что Приходский совет склонен был несколько прибедняться перед церковными властями в Париже, надеясь сэкономить на епархиальном налоге.

О том, много ли было у русского священника в Антверпене работы, можно судить по метрическим книгам Свято-Георгиевского прихода, которые также хранятся в епархиальном архиве на улице Дарю в Париже. Согласно «Метрическим книгам об умерших», в 1934-1935 гг. о. Стефан совершил отпевание и погребение на разных кладбищах в Антверпене и его окрестностях всего троих россиян. Один из них, капитан Лейб-Гвардии Павловского полка, новый казначей прихода Б.П.Троян (1893-1935), был инвалидом первой мировой войны и умер в 42 года, а другой, инженер-авиаконструктор Г.В.Иванов (1908-1935), трагически погиб в 27 лет при испытании нового самолета (в антверпенском предместье Дёрне его именем названа улица Жорж Ивановлаан). Зато 15 сентября 1935 г . состоялось, наконец, и венчание: 40-летний капитан Корниловского Ударного полка П.К.Турчанинов (1896-1964) вступил в брак с католичкой-фламандкой.

Вокруг церкви концентрировалась вся жизнь русской колонии. По воскресеньям прихожане часто ходили из церкви в кафе «Олд Том»или «Локарно» около вокзала. В мемуарах Мишеля Ухова читаем: «После службы мы шли длинной вереницей в кафе на улицу Де Кейзерлей» [49] . Всякий, кто хотел увидеть в Антверпене местных русских, шел прямо в церковь. Переехав в 1935 г . из Намюра в Антверпен, старый полковник А.А.Тышкo (1867-1945), по воспоминаниям его сына, «сразу пошел в церковь, познакомился с людьми» [50] . Туда же спешили и те, кто в 30-е годы бежал с советских кораблей, заходивших в порт. Об одном таком капитане из СССР, бежавшем в Роттердаме со своего парохода, попавшем в Антверпен и направившемся прямо в церковь на бульваре Италиелей, также рассказал в своей книге Ухов [51] .

Для некоторых русских эмигрантов в 30-е годы тот факт, что в Антверпене была своя православная церковь, сыграл важную роль в их решении обосноваться в этом городе. Так было, например, с Созоновыми, которые переехали туда из Гааги в 1938 г . По словам Т.В.Созоновой (р. 1930), «мама даже не жила бы в Антверпене, если бы там не было церкви» [52] .

К услугам русского священника прибегали не одни лишь беженцы из России. Как свидетельствуют «Метрические книги о бракосочетавшихся», в 1934-1939 гг. в антверпенском русском православном храме несколько раз венчались и болгары, а также граждане Чехословакии, несомненно – православные выходцы из Закарпатья, входившего тогда в состав Чехословакии. о. Стефан семь раз крестил детей чехословацких граждан. Когда в 1936 г . на болгарском торговом пароходе «Балкан», зашедшем в антверпенский порт, внезапно умер от кровоизлияния в мозг старший механик, его отпел и похоронил на кладбище Схонселхоф священник Свято-Георгиевского прихода.

Бывали в церкви не только эмигранты. Митрополит Евлогий вспоминал: «Антверпен – огромный порт. Много матросов. Заходят сюда корабли и из СССР. Случается, что кто-нибудь из советских моряков забегает в нашу церковь. В порту есть русские грузчики. О. Тимченко организовал для них общество взаимопомощи» [53] .

Вообще о. Стефан запомнился русским антверпенцам своей энергией, спортивным характером, общительностью. Он очень рано вставал и «на ужасном велосипеде» ездил навещать своих прихожан. Бывший кавалерист, он ходил решительной, военной походкой, был очень подвижный, физически сильный. По воспоминаниям детей Орловых, в доме которых священник прожил два с половиной года, он любил работать в саду, любил разные спортивные игры и даже карты, но, садясь играть, всегда снимал крест и говорил: «Прости, Господи» [54] . Правда, о духовных, культурных его интересах никто не упоминает.

Не имея возможности увеличить своему батюшке денежное содержание, прихожане помогали ему, чем могли. Как вспоминают старые русские антверпенцы, священник ходил ко всем прихожанам по очереди обедать. Это подтверждает и сам владыка Евлогий: «Священнику в Антверпене в материальном отношении живется очень трудно; быть может, было бы совсем невозможно, если бы местный староста, доктор Орлов, не оказывал ему гостеприимства. Помогают натурою и некоторые другие прихожане...» [55] .

О.Стефан был очень дружен сдоктором Орловым и его семьей, ездил с ними летом на отдых в деревню Капеллен около Антверпена, охотно возился с обоими их мальчиками. Он в шутку называл их «Отцы» и даже прислал позднее свою фотографию с надписью «Отцам от батюшки». В тетради-дневнике 9-летнего Сережи Орлова для занятий русским языком (лето 1935 г .) можно не раз прочесть: «Сегодня приедет Батюшка, мы будем вместе купатса [так!]». О. Стефан учил мальчиков Орловых плавать, играть в футбол, боксировать. Но он же, православный священник, приучал русских детей в Антверпене креститься не только перед православным храмом, но и перед католическими церквами [56] .

Прихожане любили своего настоятеля и поддерживали его, иной раз даже демонстративно. Когда в 1934 г . перед Пасхой прибыл в Антверпен из Брюсселя протоиерей Владимир Федоров для совершения исповеди, то, как писал владыка Александр 7 мая Евлогию, «произошло недоразумение. На исповедь явилось всего три человека. Антверпенцы очень любят своего настоятеля, который чувствует полное духовное удовлетворение в приходской работе и материально не страждет». Другая демонстративная акция состоялась весной 1935 г ., когда Епархиальное Управление решило перевести о. Стефана в Висбаден, а о. Владимира Федорова в Антверпен. 9 апреля Общее собрание прихода единогласно постановило, «принимая во внимание близость светлого праздника Пасхи “не отпускать” о. Стефана Тимченко до праздника Св. Пасхи». Церковным властям в Париже пришлось свое решение отменить.

И все же указом от 1 февраля 1936 г . о. Стефан был переведен в другое место – в Стокгольм.

Вместо него в Антверпен прибыл 22 февраля 37-летний о. Андрей (А.Е.Насальский) (1899 - после 1950), уроженец Холмского уезда Люблинской губернии, тоже целибатный священник, помощник настоятеля прихода в Аньере (Франция), а в миру – военный инженер, бывший врангелевский офицер. Где-то в Советской России еще был жив его отец [57] .

О.Андрей, как и его предшественник, поселился поначалу у церковного старосты Д.А.Орлова и в своем письме в Париж от 14 июня 1936 г . отмечал «исключительную помощь и внимание» семьи Орловых. «Если бы не они, то мое положение в Антверпене было бы более чем критическим». Он сразу увидел главную проблему антверпенской церкви: «...Приход количественно очень малый и в материальном отношении неблагополучный» – безработица свирепствовала, и настоятель пытался хотя бы удержать прежний уровень доходов. Не хватало самого необходимого: «После Пасхи предполагается у меня в приходе свадьба <...>, а у меня нет ни одного листа бланков брачного обыска...».

Приходв Антверпене продолжал считаться таким «малочисленным и бедным», что за уплату епархиального налога митрополит Евлогий в ноябре 1936 г . выразил о. Андрею особую благодарность. Даже приехать в Париж на Епархиальный съезд антверпенский священник – «благодаря недостатку средств в приходе» – не мог. Но зато Общее собрание 28 июня 1936 г . (23 человека) обратилось к Епархиальному съезду с настойчивой просьбой «поднять вопрос о взаимной помощи приходов», дабы более зажиточные делились с менее преуспевающими церковной утварью или богослужебными книгами.

Разместиться у Орловых надолго о. Андрей, по его словам, тоже не мог, так как доктор, «переходя на частную практику, нуждается в большем числе комнат». За небольшие деньги приход надеялся снять у Шведской миссии комнатку при церкви, но Шведский синод в Стокгольме ответил отказом, ибо миссия пользовалась правами экстерриториальности и посторонние лица проживать там не могли. Только через 2,5 месяца удалось снять дешевую комнату. Один из старожилов русского Антверпена вспоминал, что о. Андpeя, человека тихого до робости, поначалу поселили... над весьма сомнительным кафе в портовом квартале, чуть ли не над борделем. Лишь потом смогли подыскать для него более подобающее священнику жилище [58] .

О. Андрей, тихий, маленький, замкнутый, предпочитавший проводить время со своими книгами и коллекцией старинных русских художественных открыток [59] , не пользовался у своей паствы такой популярностью, как его бравый предшественник. Тем не менее, приходская жизнь при новом батюшке успешно продолжалась. Существует групповая фотография, где 44 человека прихожан всех возрастов сидят и стоят вокруг своего священника о. Андрея на фоне церковного помещения. Рядом – поставленная во дворе маленькая, под один колокол, изящная деревянная звонница в стиле северорусских деревянных построек [60] .

Главным источником доходов оставался ежегодный большой концерт-бал. От него зависело и благополучие прихода, и выплаты Епархиальному Управлению. В уже цитировавшемся «Докладе» антверпенского священника, относящемся к 1941 г ., говорилось: «До 1939-го года ежегодно устраивался в пользу храма и на благотворительные нужды прихода вечер-бал, считавшийся, по оценке местной прессы, одним из гвоздей сезона в Антверпене».

В 1936 г . прихожане учредили «Дамский церковный комитет для наблюдения за чистотою и украшением церковного помещения» во главе с О.В.Непениной (1883-?), вдовой командующего Балтийским флотом, и В.С.Карчагиной (1882-1969), вдовой директора гимназии. На Общем собрании 21 февраля 1937 г ., где присутствовало всего 17 человек, прихожан призвали «более регулярно делать свои взносы» И было решено, наконец, устроить хор. У многих русских антверпенцев были неплохие голоса, еще на первом собрании в 1933 г . был избран регент, однако наладить хор все не удавалось. Лишь в 1938 г . Н.А.Созонова (р. 1903), дочь настоятеля русской посольской церкви в Гааге, переехавшая тогда с семьей в Антверпен, по словам ее дочери, «поставила хор на рельсы». Именно она стала в храме на бульваре Италиелей руководить хором, «учила их петь». Дома у Созоновых проходили спевки [61] .

Как записано в детском дневнике С.Д.Орлова, 1 и 3 сентября 1936 г . в церкви Св. Георгия было совершено богослужение за упокой души бельгийской королевы Астрид, погибшей в автокатастрофе за год до этого. Но самыми яркими событиями становились, конечно, венчания, хотя при о. Андрее их было всего два.

Состоявшееся 8 августа 1937 г . венчание 26-летнего инженера-химика Игоря Левикова и 30-летней Веры Карчагиной, секретарши в компании «Дженерал Моторс», привлекло внимание прессы. Даже брюссельская «Эндепанданс Бельж»поместила большую заметку под заголовком (правда, ошибочным) «Первое русское бракосочетание, совершенное в Антверпене». Журналист восторженно описывал «крайне живописный» и экзотический для католиков-бельгийцев православный обряд венчания: «Жениха, после того как родители благословили его иконой Спасителя, шаферы приводят в церковь, а затем идут за невестой, которую, в свой черед, приводят в церковь, неся впереди икону Богородицы. Перед алтарем – квадратный кусок ткани, и, согласно традиции, тот или та, кто раньше поставит туда ногу, будет в доме главой. В то время как шаферы держат над головами молодых брачные венцы, произносится благословение, происходит обмен кольцами, и, соединив руки новобрачных, их трижды обводят вокруг алтаря...» [62] .

О. Андрей провел в городе на Схелде чуть больше двух лет. Указом Епархиального Управления от 15 мая 1938 г . его перевели на вакантное место в город Шарлеруа. 2 июня 1938 г . студент 3-го курса Богословского института в Париже, 24-летний иеродиакон о. Павел (Е.П.Голышев) (1914-1979), родом из Екатеринослава, сын горного инженера, окончивший школу в Брюсселе, а потом учившийся в Париже, был рукоположен в сан иеромонаха и по окончании учебного года командирован в Антверпен. Он прибыл 13 августа 1938 г . [63] О. Павел поселился в двухкомнатной квартирке, откуда позднее еще дважды ездил в Париж, чтобы закончить 4-й курс Богословского института. 15 июня 1939 г . он окончил институт и был назначен настоятелем храма в Антверпене.

Новый настоятель, совсем молодой, выделялся как раз своими культурными интересами, увлекался историей России и русской церкви. «С ним было интересно говорить» (С.Д.Орлов) [64] . В «Докладе» 1941 г . о. Павел так описывал свою просветительскую работу в приходе: «Имеется детская школа, которая занимается по маленьким группам в разные дни и в которой я сам преподаю русский язык, Закон Божий, русскую географию и историю». По средам после обеда, гуляя с русскими детьми в Нахтегаленпарке, о. Павел учил их русскому языку и православной вере. Кроме того, писал он, «по субботам после Всенощной, у меня на квартире собирались за чашкой чаю прихожане и мне удавалось проводить маленькие беседы на религиозные темы». Этим встречам положила конец война.

Продолжая дело своих предшественников, он тоже заботился об украшении храма. В июне 1939 г . митрополит Евлогий разрешил антверпенцам получить от прихода в Гааге «часть икон и церковной утвари». В своем «Докладе» о. Павел с гордостью отметил: «Храм был всецело оборудован трудами русских эмигрантов, проживающих в г. Антверпене, и в настоящее время имеет вид, по выражению Высокопреосвященнейшего митрополита Евлогия, не беженского храма. В прошлом году [1939 г. – В.Р.] нам удалось получить из Голландии 22 иконы из походной церкви голландской королевы, русской в. кн. Анны Павловны» [65] . Как вспоминает одна из тех, кто еще помнит богослужения на бульваре Италиелей, иконы из Гааги были отданы в Антверпен потому, что тамошнему батюшке они не нравились: слишком светское письмо, «итальянская манера» [66] .

Высокий, худой аскет, о. Павел всегда ходил в черной монашеской рясе, так что антверпенцы, встретив его в сумерках, боязливо отшатывались [67] . Приходская жизнь в Антверпене показалась ему слишком обмирщенной: концерты, балы... Сразу их отменить значило оставить приход без средств, но с 1939 г ., по настоянию о. Павла, вечера прекратились, а «самообложение и пожертвования» прихожан несколько возросли. В «Докладе» 1941 г . об этом сказано так: «...Устройство подобных вечеров в пользу церкви было не по мне и, слава и благодарение Господу Богу, вот уже два года как мы не устраиваем таковых и с Божией помощью и стараниями прихожан мы существуем не хуже, чем раньше, а может быть, и лучше».

Тем временем мировая история захлестнула и маленький, тихий приход. В мае 1940 г ., когда нацистская Германия напала на Бельгию, в центре Антверпена о. Павла арестовала полиция: из-за все той же рясы его приняли за... немецкого парашютиста. Через полчаса его выпустили, но настоятель долго не мог прийти в себя [68] . В 1940-1941 гг. он жил у Орловых и, как вспоминает сын доктора, ужасно боялся бомбежек. «Было странно – священник боится смерти!» [69] .

Постепенно жизнь в оккупированном городе входила в привычную колею. 19 августа 1940 г . о. Павел впервые с начала войны написал митрополиту Евлогию в Париж, на этот раз по-французски – вероятно, из-за немецкой цензуры: «В моем приходе все, слава Богу, в порядке! Мы не очень пострадали от военных действий, и приходская работа идет по-прежнему. Через несколько дней отслужим молебен, чтобы возблагодарить Господа за то, что нас уберег. Почти все мои прихожане в настоящее время на месте...».

Потом, основываясь на другом донесении о. Павла, от 25 ноября 1940 г ., в Париже с удовлетворением отметили, что антверпенский приход «благополучно продолжает свое существование. Кроме одного убитого, никто от военных действий не пострадал. Переживаемые времена привлекли к церкви отошедшие от нее заблуждавшиеся души». Эта загадочная фраза означала: некоторые «соборяне» стали ходить в “евлогиевский” храм Св. Георгия.

К 1940 г . относится, по всей видимости, и справка «Приход в Антверпене», составленная архиепископом Александром «на основании устного доклада настоятеля прихода»: «КОЛИЧЕСТВО ПРИХОЖАН: около 150 человек». В «Докладе» 1941 г . сам о. Павел уточнял: «Антверпен представляет собой большой портовый город. В порту работает много бельгийцев и иностранцев, среди которых есть и русские, но, к великому сожалению, почти никто из этих русских храм не посещает и никакого общения с церковью не желает, хотя мною и были сделаны попытки вернуть их в лоно Матери-Церкви. Прихожан же в Антверпене имеется человек 150, но посещают храм регулярно значительно меньшее количество».

Далее в справке говорилось: «При приходе имеется ЧЕТВЕРГОВАЯ ШКОЛА ДЛЯ ДЕТЕЙ. Имеются ХОР, РЕГЕНТ И ПСАЛОМЩИК (оба трудятся бесплатно). Отношение властей доброжелательное – препятствий ни в чем никто не чинил доселе. Прихожане жертвуют все необходимое, в том числе муку и масло для просфор и лампад». Прихожане поочередно кормили своего настоятеля бесплатными обедами.

Но самым важным в справке архиепископа было вот что: «НАСТРОЕНИЯ: Почти вся колония принадлежит к юрисдикции Высокопреосвященнейшего Митрополита Евлогия. Правда, одно время в Антверпене существовало два прихода. Теперь осталось лишь несколько человек сочувствующих. Есть маленькая домовая церковь соборная, в квартире одной русской дамы, которая сама посещает нашу церковь и приглашает служить к себе о. Павла. Другие тоже посещают наш храм». Русской дамой, о которой здесь идет речь, была, конечно, Т.В. Черниченко. Появлялись в то время в “евлогиевской” церкви и молодые братья Терпуговы, хотя формально они, как и их родители, оставались «соборянами» [70] .

О том, что «карловацкий» приход с началом войны распался, свидетельствует также «Доклад» о. Павла: «Прежде существовал в Антверпене и приход Карловацкой юрисдикции, но в настоящее время он закрыт. Последний раз у них было Богослужение на частной квартире на Крещение в 1940-м году. Некоторые из их бывших прихожан посещают теперь наш храм и даже записались в список наших прихожан, некоторые другие, хотя и считают себя соборянами, иногда посещают наш храм и за требами обращаются ко мне, а не выписывают, как некоторые другие, своего священника из Брюсселя».

Еще подробнее о. Павел рассказал о делах в Антверпене митрополиту Евлогию в письме от 2 сентября 1941 г . Он писал из Бельфора (Франция), где гостил у знакомого священника, писал по-русски и гораздо свободнее: «Карловацкий приход больше совершенно не существует, а некоторые из их прихожан посещают наш храм, приступая даже к Святым Христовым Тайнам, другие же церковь еще не посещают, но уже через посредство других лиц выражали свое намерение и желание это тоже делать. <...> У нас в Антверпене все прихожане стоят за меня и никаких церковных смут не существует. Наоборот же в бывшем Карловацком приходе все между собой перессорились и даже те люди, в доме которых происходили их Богослужения, поссорились со всеми своими священниками и стали нашими прихожанами».

Однако торжествовать победу над «соборянами» настоятель Свято-Георгиевской церкви поторопился. Гитлеровцы открыто поддерживали именно Зарубежную Церковь. «Карловацкого» архиепископа Серафима (Ляде), немца по происхождению, нацисты сделали главой всех русских православных приходов Германии и оккупированных стран. Как и везде, в Бельгии священники-«соборяне» пытались с помощью оккупантов отнять у церкви митрополита Евлогия, находившейся под юрисдикцией патриарха Константинoпoльcкoгo, все приходы. Часть “евлогиевского” духовенства подверглась репрессиям [71] . Уже 4 ноября 1940 г . в результате интриг и доносов архиепископ Брюссельский Александр был прямо у алтаря арестован гестапо и депортирован в Берлин.

По воле оккупационных властей, в 1941 г . в Брюсселе был образован «Русский Комитет Самопомощи для Бельгии» (Russischer Selbsthilfeausschuß für Belgien) во главе с «вождем» Ю.Л.Войцеховским. К нему все русские беженцы в стране должны были обратиться за особым удостоверением, подтверждающим их происхождение (Volkstumbescheinigung). Тех, кому «вождь» в удостоверении отказывал, он тем самым выдавал немцам на расправу. Комитет Войцеховского тоже превратился в то время в инструмент борьбы одной части русского православного духовенства против другой.

В сентябре 1941 г . о. Павел, судя по его письму в Париж, еще верил в нейтралитет оккупантов и не боялся всесильного «русского фюрера»: «В настоящий момент проходит регистрация всех русских эмигрантов, проживающих в Бельгии, у возглавляющего Русский Комитет Самопомощи в Бельгии. Я уже зарегистрировался, и обещали мне в скором времени выдать карточку, свидетельствующую о моей личности. С немецкими властями никаких столкновений у нас не было. Наоборот, они скорее хорошо относятся и ко мне лично, и к нашему приходу. Русский же “фюрер” потребовал от нас, священников, принадлежащих к Вселенскому Патриархату, свидетельство от Архиепископа Серафима Лядэ, что мы священники, но я не собираюсь обращаться за этим к Архиепископу Серафиму, считая, что вполне достаточно свидетельствуют о моем священстве удостоверения, выданные мне нашим Епархиальным Управлением».

Настоятель антверпенского храма действительно запросил у Войцеховского свидетельство о том, что является русским беженцем, но не получил. В начале января 1942 г . о. Павел был арестован и выслан из Бельгии во Францию. И только 14 января в письме на нидерландском языке за подписью Войцеховского бургомистру Антверпена сообщалось относительно о. Павла Голышева, что «вышеназванное лицо не может считаться русским беженцем» [72] .

Изучение сотен личных дел русских эмигрантов в Городских архивах Антверпена и Брюсселя приводит к выводу, что в выдаче «Volkstumbescheinigung» комитет Войцеховского отказывал в основном тем, в ком подозревал еврейскую кровь. И действительно, все старые русские антверпенцы полвека спустя в один голос говорили, что у о. Павла покойная мать была еврейка, и именно это стало непосредственным поводом для его ареста немцами [73] . В его досье в антверпенском Городском архиве указано имя матери – Евгения Клеткина, но оно не позволяет судить о ее происхождении. Сам о. Павел в своем «Докладе» 1941 г . писал: «Я родился от православных русских родителей...». Возможно, его мать, вступая в брак с православным, крестилась, но в глазах русских эмигрантов, как и гитлеровцев, молодой иеромонах все равно оставался полуевреем.

Есть и другая версия. По словам С.Д.Орлова, который как сын тогдашнего церковного старосты был, по-видимому, неплохо информирован, у немцев было подозрение, будто настоятель церкви на бульваре Италиелей «помогал людям, которые прятались».

Как бы то ни было, архивные документы Епархиального Управления в Париже заставляют видеть глубинную причину репрессий против антверпенского священника именно в церковном конфликте. Арест и высылка о. Павла были частью целой кампании против “евлогиевского” духовенства в Бельгии. В те же дни, 9 января 1942 г ., был выслан из Брюсселя служивший там о. Андрей (Насальский), и та же участь грозила в 1942 г . и о. Георгию (Тарасову), тоже находившемуся тогда в Брюсселе.

В июне 1942 г . в докладной записке митрополиту Евлогию о. Павел рассказал, как съездил из Франции на 12 дней в Бельгию, причем на три дня в Антверпен. «В Антверпене до сих пор Русской Церкви нет. Туда, вскоре после моего отъезда, приезжал, по поручению о. А.Шабашева, о. А.Иванченко и уговаривал одну мою прихожанку убедить остальных прихожан примириться с Карловацкой юрисдикцией и открыть церковь, подчиняющуюся Карловацкому собору непосредственно. Но эта дама ему заявила, что я передал приход настоятелю Греческой церкви в Антверпене, о. архимандриту Патрикию, и что она, а равно и все другие прихожане не считают возможным ослушаться своего духовного отца и поэтому принять предложение его, о. Андрея [Иванченко], не могут. С этим о. Андрей покинул Антверпен и больше туда не возвращался.

После о. Андрея приезжал в Антверпен о. Александр Шабашев и был в одной семье Карловацкой юрисдикции. Он передавал через этих людей, что как только дадут знать из Антверпена, что хотели бы там иметь постоянного священника, то он немедленно туда кого-нибудь откомандирует. Но изъявления такого желания не последовало.

Наконец, сразу по его возвращении из Парижа был в Антверпене о. Александр Киселев [священник из Берлина, служивший в Брюсселе в 1941-1943 гг., – В.Р.] и посетил старосту нашего прихода, доктора Д.А.Орлова, который, не зная, какой он принадлежит юрисдикции, встретил его холодно и разубедил его делать в дальнейшем попытки открытия прихода в Антверпене, заявив ему, что все прихожане записались в греческий приход по моему указанию.

Греческий священник, слава Богу, говорит довольно хорошо по-русски и служит теперь большую часть Службы на славянском языке, и все антверпенцы им очень довольны. Во время моего теперешнего пребывания в Антверпене я посетил о. Патрикия и благодарил его за заботу о прихожанах нашего храма. <...>

С Божией помощью, все антверпенцы по-прежнему здравствуют, кроме одного прихожанина, который на почве переживаемых нами в настоящее время событий сошел с ума. <...>

Мне предлагали одни мои знакомые, занимающие в настоящее время высокое положение в Берлине, хлопотать о моем возвращении в Бельгию, но отец мой [живший в Льеже. – В.Р.], по моему совету, просил их ничего в этом направлении не предпринимать, так как я был выслан не по почину немецких властей, а вследствии интриг Карловацкой юрисдикции, которая не оставит этого дела и в дальнейшем. <...>

В Антверпене в церкви, которая остается по-прежнему закрытой и под охраной шведского пастора, я Богослужений не совершал, а отслужил несколько Молебнов в частных домах».

7 ноября 1942 г . о. Павел из Бельфора дал знать владыке Евлогию, что борьба «соборян» за приход св. Георгия вступила в новую фазу. Уговорить прихожан перейти под юрисдикцию Архиерейского синода не удалось, и тогда была сделана попытка просто захватить храм. «Недавно явился к старосте Д.А.Орлову в Антверпене настоятель Карловацкого прихода в Льеже, о. Андрей Иванченко, заявив ему, что он уполномочен – кем? – совершать Богослужения в нашем храме. Староста был вынужден согласиться на это. Но через три дня после посещения Д.А.Орлова о. Андреем явился к старосте шведский пастор, который нам давал помещение для церкви и заявил ему, что ему нужно наше церковное помещение. Поэтому решено Приходским советом сложить все церковное имущество в какое-то помещение».

Из письма следует, что о. Павел заранее обдумал свой тактический ход: дабы ничего не досталось «соборянам» – временно передать паству грекам, а помещение вернуть шведам и держать на замке. «Перед моим отъездом я ввел шведского пастора в курс всего дела и просил его никого не впускать в церковь, кроме старосты, и мне кажется, что теперь он таким образом исполнил мою просьбу. Конечно, очень печально, что приходится разрушать церковь, созданную такими трудами, но мне кажется, что все же лучше, чтобы она временно постояла бы закрыта [так!], чем чтобы служили бы в ней люди, которые не останавливаются ни перед чем, чтобы добыть себе каких-то земных благ».

Высланного во Францию о. Павла ждала удивительная судьба. В конце войны он служил в приходе Коломбелль, в Нормандии, познакомился там с советскими военнопленными и помогал им. После войны, со словами «Место русского пастыря – в России», он уехал в СССР, где позднее даже стал архиепископом Новосибирским. Но затем, в 1977 г ., по ходатайству президента Валери Жискар д’Эстена, ему удалось выехать из Советского Союза во Францию, а оттуда опять в Бельгию, где он вскоре и умер [74] .

В сентябре 1944 г . значительная часть Бельгии, включая Брюссель и Антверпен, была освобождена от немецкой оккупации. Возрождать там “евлогиевские” приходы выпало на долю о. Георгию (Тарасову). 19 октября он писал митрополиту в Париж: «По милости Божией, в Брюссельском, Антверпенском, Лувенском [Лёвенском. – В.Р.] и Гентском приходах обошлось, при отходе неприятеля, без жертв».

29 сентября о. Георгий «по просьбе антверпенских прихожан служил в шведской церкви Литургию. Собрались почти все прихожане – около 25 человек, для коих служба была большой радостью, т.к. это была первая Литургия по высылке немцами их настоятеля о. иером. Павла. Прихожане просили меня от времени до времени приезжать к ним, на что я дал им свое согласие. Приход остался верен Вашему Высокопреосвященству, несмотря на попытки о. протопр. Шаб. [Шабашева] захватить его».

Но и после войны прихожане сохраняли бдительность. Принцип о. Павла: лучше держать храм закрытым, чем передать его “не в те руки”, продолжал действовать. Тем более что и в самой “евлогиевской” церкви шло брожение. Вдохновленный восстановлением в СССР патриаршей власти, престарелый митрополит Евлогий к концу войны захотел вернуться под юрисдикцию патриарха Московского и всея Руси. Далеко не все «евлогиане» одобрили это решение. К тому же 15 декабря 1944 г . Епархиальное Управление назначило настоятелем в Антверпен пожилого о. Владимира (Федорова) из Брюсселя. С ним у прихожан давно были натянутые отношения. В годы войны он занимал в церковном конфликте позицию столь двусмысленную, что его уже считали перешедшим к «соборянам» [75] . В этой ситуации русские эмигранты в Антверпене предпочли держать свой храм на замке, ссылаясь на то, что помещение... отобрано шведами.

О том, как русские антверпенцы деликатно пытались избавиться от нежеланного настоятеля, рассказывает письмо, которое церковный староста доктор Орлов послал 30 мая 1945 г . самому Евлогию: «...Пишу Вам, чтобы ознакомить Вас с условиями жизни антверпенской русской колонии. Через несколько месяцев после отъезда нашего настоятеля иеромонаха отца Павла (Голышева) наше церковное помещение, находившееся на территории Шведской протестантской миссии в Антверпене, понадобилось пастору миссии для его богослужений и было у нас отобрано. С этого времени у нас до освобождения города в сентябре 1944 года не было ни священника, ни церкви. Да и члены прихода нашей церкви Святого Георгия за время оккупации рассеялись, а после освобождения при непрерывной бомбардировке города с сентября по март 1945 этот разъезд продолжался».

Годы войны сделали антверпенского церковного старосту искусным дипломатом: «Впоследствии мы узнали о назначении к нам настоятелем достойнейшего отца Владимира Федорова. Принимая во внимание усиление бомбардировки с октября 1944, трудности передвижений, рассеяние прихожан, отсутствие церковного помещения, отсутствие средств, мы к отцу Владимиру не обращались для совершения богослужений. В настоящее время все эти неблагоприятные условия, кроме бомбардировок, остались и не позволяют думать о возможности церковно-приходской жизни в Антверпене. Даже до войны условия пастырской жизни и деятельности были возможны для таких молодых священников, как отец Стефан Тимченко, отец Андрей Насальский и отец Павел Голышев. Возраст и состояние здоровья отца Владимира совершенно не соответствуют местным антверпенским условиям».

Еще 4 февраля 1945 г . о. Владимир сообщил церковным властям в Париж о том, что ему самому написал доктор Орлов: помещение отобрано пастором, «который в нем сам служит», имущество сложено в особой комнате при Шведской миссии, русская колония города за время войны сильно уменьшилась и т.д. Растерявшийся пожилой батюшка просил указаний. На это донесение, поступившее лишь 21 июня 1945 г ., владыка Евлогий собственноручно наложил резолюцию: «Православный русский приход в г. Антверпене закрывается».

Первый в Антверпене постоянный русский храм, появившийся в 1933 г . как результат церковного противостояния, в 1942 г . из-за того же противостояния закрылся, а три года спустя уже и формально был упразднен.

Однако церковная жизнь православных русских эмигрантов в городе на Схелде на этом не закончилась. 13 мая 1946 г . епископ Никон (Греве), управлявший Брюссельской Архиепископией до возвращения из Германии владыки Александра, доложил на Епархиальном Совете в Париже: «Приход в Антверпене, в совершенно разрушенном городе, составляет всего 25 человек, и он в периоде организации; помещение пока временное, предоставляемое лишь на одно месячное богослужение одной благочестивой семьей...». Имелась в виду, скорей всего, семья Н.А. Созоновой. Наталья Алексеевна исполняла в то время обязанности церковного старосты.

Речь шла о попытках возродить приход в новых условиях: с резко сократившимся числом прихожан, без собственной церкви и постоянного священника, но с регулярными богослужениями силами приезжавшего из Брюсселя о. Георгия (Тарасова). В поиске помещения надежды, как и в 1933 г ., возлагались на единоверцев-греков. Епископ Никон продолжал: «...Возможно пользование для наших ежемесячных богослужений греческим храмом, где службы совершаются всего лишь два раза в месяц, ибо два воскресенья в месяц тамошний настоятель служит в Брюсселе, но последний без разрешения [греческого] Митрополита Германоса не желает храм предоставлять нам. Поэтому необходимо личное обращение нашего Экзарха к Митрополиту Германосу».

Три с лишним года спустя, 21 февраля 1950 г., о. Георгий, ставший уже архимандритом, докладывал Епархиальному Управлению: «Два воскресенья в месяц мною уделяются для служб в Лувене [Лёвене] и Антверпене». Интенсивность церковной жизни в русском Антверпене уменьшилась, таким образом, в четыре раза, но отнюдь не сошла на нет.

«Раньше совершались наши службы на дому у церковн. старосты Н.А.Созоновой, но прихожане относились отрицательно к службам на дому, поэтому пришлось хлопотать о церковном помещении». Пользоваться греческой церковью вновь не удалось. На помощь опять пришли шведы, предоставляя время от времени собственный лютеранский храм – так, как это было до 1933 г. «После многих хлопот удалось получить разрешение, за плату в 200 фр. каждый раз, совершать Литургию в Шведской церкви. Посещаемость 40-60 человек. Хор подготовляется и.о. церк. старосты Н.А.Созоновой и управляется нашим регентом инж. Н.А. Селезневым». Как и у Созоновой, отец Н.А. Селезнева (1907-1986) был священник, настоятель прихода в Канн-ла-Бокка (Франция).

Из того же «Рапорта» архимандрита Георгия мы узнаем, что и у местных «соборян» церковная жизнь угасла не совсем: «В Антверпене наряду с нашим приходом существует, правда, немногочисленный, Карловацкой ориентации со службами на квартире одной из их прихожанок» – все той же благочестивой Татьяны Черниченко. Ее домовая церковь во имя Св. Троицы была известна во всей Русской Зарубежной Церкви еще в 60-е годы [76] .

Но вернуться к старому оказалось в послевоенном русском Антверпене невозможно. Среди паствы о. Георгия «поднимался вопрос об устройстве постоянной церкви с постоянным священником, но из-за недостатка средств он был отклонен». В те воскресенья, когда архимандрит не приезжал, часть прихожан ходила на службы в Греческую церковь. Впрочем, положением в Антверпене о. Георгий мог быть еще доволен. Там на совершаемые им богослужения, теперь уже только раз в месяц, собиралось 30-40 человек, в то время как в Лёвене лишь 20-30, а в Генте прихода после войны вообще не было.

Во время наездов о. Георгия после войны в Антверпен все необходимое для богослужений Н.А.Созонова приносила с собой просто в чемодане. Священник сам открывал чемодан и все доставал. Службы проходили в самой Шведской церкви. Именно там в 1954 г. о. Георгий, теперь уже «епископ Сиракузский и викарный архиерей на Бельгию и скандинавские страны», венчал дочь руководительницы прихода – Тамару Созонову.

Сохранилась “церковная” записная книжка Н.А.Созоновой, содержащая всю нехитрую бухгалтерию приходской жизни на бульваре Италиелей в 1949-1954 гг. Из книжки видно, что и.о. церковного старосты должна была каждый раз заново договариваться со шведами о пользовании их храмом – за 200 бельгийских франков в месяц. И еще около 200 франков платили о. Георгию. Правда, в октябре 1953 г. пришлось устроить специальный сбор – на подарок ему в связи с его рукоположением во епископы. Был куплен новый серебряный дискос и посланы цветы в Брюссель. В приведенном в книжке списке из 40 прихожан-жертвователей названы, помимо старых эмигрантов, также человек 5 беженцев «второй волны» – из советских граждан, главным образом женщин, вывезенных во время войны на работу в Германию и оказавшихся затем со своими мужьями-бельгийцами в Антверпене. Кроме того, в списке есть даже несколько фламандцев и голландцев, друживших с православными русскими.

Богослужения в Шведской церкви происходили более или менее регулярно вплоть до конца 50-х годов, например еще 1 сентября 1957 г. Но, когда в начале 1958 г. Т.В. Созонова-Зутхаут вернулась с мужем из Индонезии, служб в Антверпене уже не было, а все желающие ездили на богослужения в Русский старческий дом в Артселаре, примерно в 10 км от Антверпена. В 1960 г. владыка Георгий переехал из Брюсселя в Париж, где, как когда-то Евлогий, возглавил Архиепископию Православных Русских Церквей в Западной Европе. История первой русской православной общины в городе на Схелде тогда окончательно завершилась.

Поскольку в 1942 г. русскую церковь в Антверпене закрыли, многие иконы сразу после войны были отданы в Льеж, ведь местный храм Св. Князя Александра Невского и Св. Серафима Саровского в декабре 1944 г. сильно пострадал от бомбежки. Еще одна часть церковной утвари ушла позднее в другую русскую церковь, кажется, в Шарлеруа. Простреленная навылет книга «Апостол» – военная реликвия! – попала в Храм-Памятник при русском воинском кладбище в Мурмелон-ле-Гран на северо-востоке Франции [77] .

В 90-е годы о бурной и нелегкой церковной жизни в русском Антверпене 1920-1960 гг. мало что напоминало. Разъехались или ушли из жизни почти все прихожане «евлогианского» храма, никого не осталось в городе и из "соборян". Там, где стояли Шведская церковь и ее пристройки, - многоэтажная жилая "коробка". Лишь за городом, в местечке Схотен, возникла маленькая голландско-фламандская православная община. Службы там совершались на нидерландском языке, и русских среди прихожан почти не было. Но в память о прежней русской церкви на бульваре Италиелей приход в Схотене был называн "Orthodoxe communauteit van de Heilige Georgios te Antwerpen" ("Православная община св. Георгия в Антверпене") [78] .